Капнист пиесу накропал, громадного размеру.
И вот он спит, в то время, как царь-батюшка не спит:
Он ночь-полночь пришёл в театр и требует премьеру.
Не знаем, кто его толкнул. История молчит.

Партер и ложи – пусто всё: ни блеску, ни кипенья.
Актёры молятся тайком, вслух роли говоря.
Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью
Курносый царь. И с ним ещё, кажись, фельдъегеря.

Вот отмахали первый акт. Всё тихо, как в могиле.
Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!)
«Играть второй!» – пришёл приказ, и с Богом приступили,
В то время, как фельдъегерь: «Есть!» – и кинулся во тьму.

Василь Васильевич Капнист метался на перине:
Опять всё тот же страшный сон, какой уж был в четверг:
Де-он восходит на Олимп, но, подошед к вершине,
Василь Кирилыч цоп его за жопу – и низверг.

За жопу тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:
«Изъять немедля и в чём есть отправить за Урал,
И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем
Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал.»

И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,
Как был в овчину облачён и в сани водворён.
Трясли ухабы, тряс мороз, а сам-то как он трясся,
В то время, как уж третий акт давали пред царём.

Краснел курносый иль бледнел – впотьмах не видно было.
Фельдъегерь: «Есть!» – и на коня, и у Торжка нагнал:
«Дабы сугубо наказать презренного зоила,
В железо руки заковать, дабы хулы не клал!»

«Но я не клал! – вскричал Капнист, точа скупые слезы. –
Я ж только выставил порок по правилам искусств!
Но я его и обличил! За что ж меня в железы?
А в пятом акте истребил, – за что ж меня в Иркутск?!»

Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.
А тут ещё один гонец летит во весь опор...
Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,
И рухнул русский Ювенал у позлащённых шпор!

...Текли часы. Очнулся он, задумчивый и вялый.
Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:
«Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?»
«Пожалуй, барин, Петербург», – последовал ответ.

«Как... Петербург?!» – шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.
«Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.
А от морозу и вобче – медвежий полог прислан,
И велено просить и впредь не покладать пера.»

Да! Испарился царский гнев уже в четвёртом акте,
Где змей порока пойман был и не сумел уползть.
«Сие мерзавцу поделом!» – царь молвил, и в антракте
Послал гонца вернуть творца, обёрнутого в полсть.

Всё ближе, ближе Петербург, и вот уже застава.
И в пятом акте царь вскричал: «Василий! Молодец!»
И на заставе ждёт уже дворцовая подстава,
И только прах из-под копыт – и махом во дворец.

Василь Васильевич на паркет, в чём был, из полсти выпал.
И тут ему – и водки штоф, и пряник закусить.
«Ну, негодяй, – промолвил царь и золотом осыпал, –
Пошто заставил ты меня столь много пережить?»

...Вот как было в прежни годы,
Когда не было свободы!

1984