Возле Пушкинского дома, что на Мойке,
где уже на парапете снег белеет,
птицы стихли, и фундаменты умолкли,
и молчат себе, и прах его лелеют.

Экскурсанты проплывают втихомолку,
еле слышные вопросы задавая,
а по Пушкинскому дому, что на Мойке,
ходят тени и живых не задевают.

Ходят тени. стонут тени, плачут тени...
Им, теням, от этой боли нету мочи.
И скупые о здоровье бюллетени
тень Жуковского вывешивает молча.

Не чинов во имя и не ради денег,
назначение друг друга отменяя,
докторов его беспомощные тени
всё снуют вокруг него и лёд меняют.

Та, которой был сражён и очарован,
та, с которой невесомы все тенета,
тень Натальи Николавны Гончаровой
на кушеточке лежит у кабинета,

и какая б его боль ни обуяла,
что б ни грезилось ему в посмертной дали,
умирающий укрыт, как одеялом,
сухопарой и сутулой тенью Даля.

Мукой пушкинской объята и ведома,
не снимая эту горькую осаду,
тень толпящихся у Пушкинского дома
полтора столетья мёрзнет у фасада.

И, забрызганная пушкинскою кровью,
света пушкинских окон не омрачая,
николаевская тень лежит на кровле,
но её уже никто не замечает...

1988