Однажды вдруг послышались под окнами шаги,
И кто-то в двери стукнул осторожно.
Выглядываю – никого, глаз выколи, ни зги...
Забилось сердце гулко и тревожно.

Вдруг чья-то тень неспешно отделилась от стены –
В руках предмет какой-то Г-образный,
По всем повадкам – женщина, движения странны,
Идёт ко мне походкой безобразной...

Застыл я онемело, страшной мыслью поражён,
Спросил её: «Ты – Смерть?» Она: «Догадлив!
Нажился ли, напился ли, накушался ль, пижон?
Довольно ль видел ты полдневных марев?

Пойдём, поговорим, попьём чайку на посошок,
Люблю я разговор сентиментальный,
Расскажешь про какой-нибудь содеянный грешок,
Интимные свои раскроешь тайны.

Я тоже, голубь, женщина, как видишь, не стара...»
Гляжу, и верно - хороша до смерти!
Она опять: «Дежурю я сегодня до утра...»
Так и сказала, верьте иль не верьте...

Придумывал мучительно я за грешком грешок,
Оттягивая страшную минуту.
Я пил с дежурной смертью «за помин», «на посошок»,
И даже... даже флиртовал как будто...

Так незаметно перешли мы с чаю на коньяк,
Проснулись поутру в одной постели.
Смерть на ухо шептала мне: «Да ты, дружок, маньяк!»
Да, станешь маньяком тут, в самом деле!

Три ночи развлекался с ней и жалок стал на вид,
Три дня боролся за существованье.
А на четвёртый «милая» в расстройстве говорит:
«Претит мне, мой любимый, расставанье!»

С тех пор живём, и смерть моя – смирение само
(Лишь на стене коса – для устрашенья).
Который год висит на мне семейное ярмо,
И я который год – само смиренье.