(Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама)

"...в квартире, где он жил, находились он, Надежда Яковлевна и Анна Андреевна Ахматова, которая приехала его навестить из Ленинграда. И вот они сидели все вместе, пока длился обыск, до утра, и пока шёл этот обыск, за стеною, тоже до утра, у соседа их, Кирсанова, ничего не знавшего об обыске, запускали пластинки с модной в ту пору гавайской гитарой..."
                 Александр Галич

        "И только и света,
        Что в звёздной, колючей неправде,
        А жизнь промелькнёт
        Театрального капора пеной,
        И некому молвить
        Из табора улицы тёмной..."
                (О.Мандельштам)


Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевая, томились у чёрных дверей.

И жирные пальцы с неспешной заботой
Кромешной своей занимались работой,
И две королевы глядели в молчанье,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король – всё бочком, да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать – не та ли страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица!

А пальцы искали крамолу, крамолу...
А там, за стеной, всё гоняли «Рамону»:
– Рамона, какой простор вокруг, взгляни,
Рамона, и в целом мире мы одни.

...И некому молвить
Из табора улицы тёмной...

И глядя, как пальцы шуруют в обивке,
Вольно ж тебе было, он думал, вольно!
Глотай своего якобинства опивки!
Глотай своего якобинства опивки!
Не уксус ещё, но уже не вино.

Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?!
На что ты истратил свои золотые?!
И скушно следили за ним понятые...

А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили –
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За всё, что ему второпях не сказали...

А пальцы копались, и рвалась бумага...
И пел за стеной тенорок-бедолага:
– Рамона, ты слышишь ветра нежный зов,
Рамона, ведь это песнь любви без слов!..

По улице чёрной, за вороном чёрным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почётном,
Я буду метаться в дозоре почётном,
Пока, обессилев, не рухну пластом!

Но слово останется, слово осталось!
Не к слову, а к сердцу приходит усталость,
И хочешь, не хочешь – слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь – конец одиссеи!

Но нас не помчат паруса на Итаку:
В наш век на Итаку везут по этапу,
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и славно, что нету погони!

Где, выпив «ханжи», на потеху вагону,
Блатарь-одессит распевает «Рамону»:
– Рамона, моя любовь, мои мечты,
Рамона, и в целом мире только ты...

...И некому молвить,
И некому молвить,
И некому, некому, некому молвить:
«Из табора улицы тёмной...»

1969